 |
| Svetainės tvarkdarys |
 |
Užsiregistravo: 05 Spa 2006 01:16
Pranešimai: 27106
Miestas: Ignalina
|
Ирина Красногорская. Тайна лесного народа (рязанские курши)
http://www.izdatel-sitnikov.ru/country/ryazanland/104/
Издатель Ситников
Малая родина
В 2009 году исполнилась 1000 лет с тех пор, как Литва и литовцы были впервые упомянуты в письменных источниках.
В связи с этим событием на телеканале «Культура» в программе «Сферы» прозвучал исторический очерк, в котором моё внимание привлекла информация, касающаяся Рязанского края.
Говорилось, что на коронацию великого князя Литовского Ягайло, ставшего с 1386 года королём польским Владиславом II Ягелло, приезжал великий Рязанский князь. Имя князя в очерке не называлось.
Великим же князем Рязанским в то время был известный и сейчас всем рязанцам Олег Иванович. И приезд его являлся не только дипломатической акцией, но и семейным долгом. Он был женат на сестре Ягайло, Евфросинии, дочери великого князя Литовского Ольгерда.
И значит, следующий за Олегом великий Рязанский князь Фёдор (сын Олега и Евфросинии) был внуком Ольгерда и племянником Ягайло. А правнук Олега, Василий, тоже великий Рязанский князь, женился на Анне, правнучке другого великого князя Литовского, Витовта, так что и в их потомках литовская кровь тоже присутствовала.
И это в какой-то степени дало возможность их внуку, последнему великому князю Рязанскому Ивану просить у родственника, польского короля Сигизмунда (внука Ягайло), политического убежища, когда другой жестокосердный родственник, Московский великий князь Василий III, лишил Ивана власти. Нашёл Иван Рязанский прибежище в Литве в местечке Стоклишки.
(Жигяйвис - Это литовский городок Стаклишкес - Stakliškės
http://lt.wikipedia.org/wiki/Stakli%C5%A1k%C4%97s
http://en.wikipedia.org/wiki/Stakli%C5%A1k%C4%97s)
Меня эти родственные связи между рязанскими и литовскими княжескими домами заинтересовали задолго до юбилейного литовского события.
Было время, когда я очень любила отдыхать в уютном литовском прибалтийском городе Клайпеде, где островерхие черепичные крыши подпирают ненастное небо; где много узких, мощенных булыжником улиц и маленьких увитых клематисом и розами домов; где нет заборов, где жители не уродуют вывешенным бельём балконов, а украшают их геранью и настурциями; где на круглой площади у базара великанша Неринга держит на могучих плечах парусники, где…
Можно найти ещё определения для милого моему сердцу городу. Это и морем пахнущий ветер, распахивающий вдруг окна, и аромат реликтовой травы качим на морском берегу, и...
Но взялась я писать не для того, чтобы публично признаться в любви к городу, в который я теперь, увы, никак не могу собраться поехать, а чтобы рассказать о связи времён и народов. Да, народов, а не только княжеских домов.
Много лет назад я узнала, что в нашем Рязанском крае существуют названия, которые для меня всегда ассоциировались с Клайпедой, с Литвой.
В глубине мещерских лесов, километрах в ста двадцати от Рязани, есть посёлок лесозаготовителей Курша и речка в тех краях – Курша, и жителей деревень там называют куршаками, куршами.
Куршаки, курши…
Как известно, курши – одно из древнейших балтийских племён, предки литовцев и латышей. Впервые их упоминают письменные источники в 876 году.
Владели курши землями на Балтийском побережье, заливом и косой, которые сейчас называются Куршскими.
У литовцев существует легенда, будто соорудила из песка косу великанша Неринга, создала для Куршских рыбаков богатую рыбой тихую бухту, засадила песок красноногими соснами – их сивые гривы, как и в Мещёре облаков касаются. Благодарные потомки назвали в честь Неринги город на Куршской косе, воздвигли ей памятник в литовском порту Клайпеде.
В благодатном краю жили древние курши.
Восхищался им современник Гёте, выдающийся немецкий философ и языковед Вильгельм Гумбольдт, а великий немецкий писатель Томас Манн был так очарован Куршской косой, что поселился на ней.
Восхищаются ею и наши современники: всё так же прекрасна она, как и во времена легендарной Неринги.
Вот только куршей там давно нет…
В XV – XVII веках они слились с другими балтийскими племенами.
Этот факт засвидетельствован в различных исторических книгах, в Большой советской энциклопедии.
Но ошибаются авторитетные источники, утверждая «окончательно слились, исчезли», – курши до сих пор живут в глубине мещёрских лесов, в местности, очень напоминающей ту, что на Куршской косе.
Когда же, двадцать пять лет назад, я заинтересовалась ими, мне люди сведущие сказали, что говорят мещёрские курши (куршаки) между собой не по-русски и обычаи у них нерусские, и дома их отличаются от тех, какие строят в других мещёрских деревнях.
Однако ничего не знают мещёрские курши о своём происхождении, да и учёным ничего не удалось о нём выяснить.
Принялась я искать сведения о мещёрских куршах в литературе, прежде всего краеведческой.
Оказалось, что о куршах упоминает в нескольких рассказах писатель Александр Куприн.
В молодости он гостил (в 1897–1899 годах) в Мещёре у своих родственников Натов и бывал то в одной, то в другой куршской деревне. Особенно его привлекали окрестности Большой Курши. Её описанием начинается рассказ «Мелюзга»:
«В полуторастах верстах от ближней железнодорожной станции, в стороне от всяких шоссейных и почтовых дорог, окруженная старинным сосновым Касимовским бором, затерялась деревня Большая Курша.
Обитателей её зовут в окрестностях - Куршей головастой и Литвой некрещёной.
Смысл последнего прозвища затерялся в веках, но остался его живой памятник в виде стоящей в центре деревни дряхлой католической часовенки, внутри которой за стёклами виднеется страшная раскрашенная деревянная статуя, изображающая Христа со связанными руками, с терновым венцом на голове и окровавленным лицом».
Что касается последнего прозвища, то его как раз нетрудно объяснить.
Курши – долгое время были язычниками, поэтому эпитет «некрещённые».
Правда, наличие католической часовни в деревне показывает, что этот эпитет скорее всего употреблялся в смысле – не православные, или же часовня в деревне появилась позднее укоренившегося прозвища.
Чтобы зваться куршами, пришлый народ должен был появиться в Мещёре не позднее XVII века, потому что окончательное слияние и исчезновение куршей в Прибалтике, как уже говорилось, происходило в XVII веке, но и не раньше конца XIV века, когда князь Ягайло и его подданные приняли католическую веру.
В связи с этим можно было предположить, что благодаря его сестре Евфросинии, жене князя Олега, появились курши на рязанской земле.
С ней же должна была прибыть из Литвы какая-то свита, охрана. А позднее, когда в конце своей жизни Евфросиния удалилась в лесной монастырь, её земляки курши (для рязанцев – литовцы) покинули Переяславль-Рязанский, что зовётся теперь Рязанью, и обосновались поблизости от неё.
Возможно и такое, что в лес они перебрались несколько раньше, спасаясь от ордынцев, не единожды сжигавших Переяславль-Рязанский дотла. Ведь и Олегу приходилось отсиживаться в Мещёре вместе с чадами и домочадцами.
Всё это предположения человека со стороны, думала я, но ведь должны и у самих куршей сохраниться предания. Очень хотелось мне если не разгадать тайну лесного народа, то хотя бы к ней прикоснуться.
Долго не удавалось организовать в Куршу экспедицию». «Туда невозможно добраться, кругом болота, лесные дороги доступны только лесовозам»,– говорили люди знающие.
Другие, не менее знающие, объясняли, что добраться можно по узкоколейке, но микропоезд выходит из Тумы глубокой ночью.
Наконец нашёлся человек, предоставивший «экспедиции» своего заслуженного голубого «Москвича». Экспедиция составилась из людей случайных: владелец и водитель «Москвича», инженер Борис Лобанов; поэтесса Любовь Ваганова, жаждущая новых впечатлений; мой шестнадцатилетний ещё более падкий, нежели она, на впечатления сын Константин, ну и я (от самооценки воздержусь).
В такой компании началось моё первое путешествие в страну мещёрских куршей.
Путешествие первое, 1984 год
Примерно через полчаса езды от Рязани дорога пошла мещёрским лесом – корабельные, красноногие сосны, пышнокудрые, едва тронутые рыжиной берёзы – середина сентября.
Одна за другой оставались позади придорожные деревеньки. Пламенели в их палисадниках высоченные, вровень с окнами георгины. Вот и районный центр Клепики миновали, и железнодорожную станцию Туму, свернули к деревне Малахово.
Асфальт, указатели. Никакой затерянности здешних мест в лесах не чувствовалось, да и леса рядом с лиловой лентой шоссе не казалось непроходимыми.
Малахово, куда мы добрались часа через полтора, и от которого до Курши, как сказали нам, – пять-шесть километров, было безлюдно, лишь сновали по улице, как обычные дворняжки, прекрасные чистопородные гончие. К кому обратиться, чтобы спросить дорогу, в какое окно постучать?
Да и не ко всякому окошку дотянешься – многие дома на подклетах, окна высоко. Крылечек в привычном понимании нет, то есть они не выступают наружу – лесенки в стены домов упрятаны – необычные дома.
Правда, похожие постройки, только каменные, мне как раз случалось видеть в Клайпеде.
Наконец поравнялся с нами благообразный старик, обратились к нему,
– А вам какую Куршу, Первую или Вторую? – уточнил он.
К такому уточнению мы не были готовы – на карте Курша одна:
– Какая ближе?
– Ближе Вторая, а что вам надо в Курше?
Мы не очень понятно объясняем, но старик понимает. Оказалось, нам нужна Первая, но напрямую к ней не проехать – сломался мост.
Придётся добираться через Куршу Вторую, в которой давно никто не живёт. Судьба этой деревни трагична – в начале августа 1936 года она полностью сгорела, в лесном пожаре погибло около двух тысяч человек.
– Мы вот с Николаем Ефимовичем уцелели только потому, что в колодец догадались залезть,– наш собеседник кивает на подошедшего мужчину. – А жители деревни пытались, как начался пожар, на поезде уехать, но не успели – поезд загорелся. Там в Курше Второй братское кладбище. Побывайте непременно.
– Куршами сейчас многие интересуются,– говорит Николай Ефимович,– откуда пришла, когда.
Вот профессор московский всё лето жил в этом доме,– он показывает на дом напротив,– Ванюшечкин Василий Тарасович, так он диссертацию о куршах защитил. Что в ней, не знаю, но вроде поселились здесь курши при Екатерине II.
– Ну и кто же они всё-таки, эти курши? – спрашиваю я.
– Русские!– уверенно заявляет старик. – Русские и по языку, и по обычаям.
– Не скажи,– не соглашается Николай Ефимович,– обычаи как раз очень отличаются. Никогда деды наши, например, не занимались отхожим промыслом, бань не признавали, колодцев общих. Да и, помнишь, что сказали антропологи из Московского университета, ну, что делали нам обмеры, – очень сходны мы с теми прибалтийскими…
– Вы?
– Ну да – ведь мы здесь все курши, куршаки, и в Малахове, и в Ветчанах. Там писатель Куприн жил, в большом барском доме. Дома этого теперь нет, но место, где он стоял, приметное – там вётлы высокие.
Конечно мы поспешили в Ветчаны, тем более оттуда до Второй Курши, как уверили нас малаховские старожилы, было рукой подать.
Добрались до Ветчан без всяких приключений. Опять повстречали местных старожилов, на этот раз – женщин-куршанок.
Говоря о своём историческом происхождении, они тоже упомянули какую-то царицу, согласились с нашей подсказкой «Екатерина II», но прибавили лесную тюрьму-крепость, в которой якобы пребывали их пращуры, по приказу этой царицы.
Сказали, что присланы те были из-под Петербурга и не назывались тогда «куршами», а зваться так стали позднее по имени здешней реки Курши.
Куприна ветчанки тоже не забыли и показали нам место, где была усадьба, в которой гостил писатель, рассказали, что строили её французы, а вот, кому принадлежала усадьба, не знали. Женщины возвращались в Ветчаны из леса с полными корзинками мелких лесных яблок.
Мы спросили, почему в куршских селениях нет садов. «А зачем они? – удивились женщины.– В лесу же всё есть».
Ходили они в как раз в окрестности Курши Второй и предупредили нас, что на машине нам туда не проехать: колдобины на дороге глубокие, и все полны воды. Но мы всё-таки рискнули – и сразу за околицей попали в первую лужу.
Насилу из неё выбрались: пришлось толкать, стоя чуть ли не по колено в воде, хорошо ещё она была тёплой. Двинулись дальше по лесной дороге. И вот она слева за могучими деревьями – Курша Вторая!
После пожара деревня возродилась и существовала ещё более сорока лет. И всё ещё крепки были на вид её стоявшие в два ряда дома, но никто больше в них не жил. И наступала теперь на обезлюдевшие избы росшая прежде на огородах малина. Кое-где она уже дерзко выглядывала из лишённых рам окон.
А кладбище с братской могилой тех, кто погиб в пожаре 1936 года, не выглядело заброшенным: прям был огораживающий его штакетник, свежа белая краска на скромном без надписей обелиске.
Окрылённые успехом, мы направились к Курше Первой. Она находилось где-то рядом. На дороге это подтверждали коровьи метки. Дорога, правда, разветвлялась, но по одной из ветвей вдруг покатил на велосипеде мальчишка, подросток. «Эй, мальчик!» – хором окликнули мы его. Он не услышал, исчез, словно мираж. Поехали за ним и – увязли в песке. Только выбрались и едва не угодили в лужу. Объезжали её, лавируя между реликтовыми соснами, но уже по направлению к дому.
В Рязани я продолжила поиски литературы о рязанских куршах.
Нашла статью известного краеведа А. Мансурова «К вопросу о древнем населении Мещёрского края», опубликованную ещё у 1897 году в Трудах Рязанской учёной архивной комиссии (ТРУАК), в ней в частности говорилось:
«Наиболее следов финского происхождения сохранила та часть уезда, где протекают речки Курша и Нарма… Вся местность слывёт под общим названием Курша, живут в ней куршане и поныне отличаются от более обрусевшего населения Тумской части уезда (Касимовского. – И.К.).
Сохранилось предание, что в Курше жил князь их Меленя, отчего и селение называется Меленино, Княжино тож.
Народ в Курше отличается от окрестного населения некоторыми особенностями костюма, например, девушки не носят ни сарафанов, ни платьев, а только две рубашки: одну нижнюю, длинную, которую и подпоясывают в 2-х местах, а другую короткую, ниже талии; только женщины надевают понёвы или поньки.
Мужчины усердно занимаются хлебопашеством и работают в лесах, копают пеньки, жгут уголь, пилят дрова, живя по целым месяцам в малых землянках и т. под.
Народ находится вообще не на высокой ступени развития. Грамотных почти нет. На две волости с населением до 10000 душ обоего пола, всего три школы (с десятками учеников) и то недавно основанные.
Церквей тоже очень мало. <…> От большинства селений, разбросанных в лесной глуши, до приходского храма 10–12 и более вёрст.
Во всей этой местности сами названия селений определяют их финское происхождение, иногда с другим названием, русским, например, Култуки или Кукареки, Ветчаны или Истюшино, Нарино или Асташево. <…>
На… речках близ селений искусственные запруды и несколько естественных озёр… Около этих озёр всегда старинные заповедные рощи… где, быть может, помещались их древние капища…».
Мансуров отметил, что в тех местах «самый говор народный отзывается новым акцентом» – курши цокают – и приводит ещё одну версию появления каких-то пришлых людей в Мещёре.
На этот раз «собиратели земли Русской Иван III и Иван Грозный, сломив новгородскую вольницу, выселяли целыми тысячами тамошнее население на земли подмосковные».
Если это все же курши - то вот и описание внешности.
Но едва ли это были курши, потому что тут же Мансуров замечает: «высокое, стройное, красивое население Тумской части Касимовского уезда резко отличается от черноволосого приземистого, более слабого, населения хотя бы куршенского края…».
Кстати полная противоположность литовцам, эстонцам и иже с ними.
Таким образом, получается, что Мещёра в течение многих веков была местом ссылки, аналогом Сибири.
Но курши как депортированный народ не упоминаются ни их потомками, ни исследователями.
Узнала я и ещё об одной версии: курши – коренной мещёрский народ.
И это он далеко мигрировал на запад, к Балтийскому морю, а не наоборот.
Но как бы то ни было: с запада ли на восток передвигались курши или с востока на запад, но связь их с литовцами прослеживается.
Известный этнограф Наталья Иванова Лебедева отмечала:
«На Курше выявляются ещё и литовские элементы в культуре: орнамент фартуков (на отдельных участках ткани браный шерстью); соха в своих пропорциях близка к литовским вариантам».
Однако литературы, где говорилось бы о куршах, куршаках, было очень мало.
В том же 1984 году к ней прибавилась небольшая книга Владимира Панкова «Иду Мещёрой», где автор приводит ещё одну версию появления куршей в Мещере:
«В качестве погоста – небольшой деревни с церковью – Курша упоминается в 1620–1630 годах. Но люди здесь появились значительно раньше.
Их приход в эти места связывают с войнами, которые вёл великий князь рязанский Олег с литовцами. Не без основания полагают, что куршаки – остатки той летописной литвы, что брали в полон рязанцы и выселили в глухие, отдалённые места.
Несколько веков вся Мещёра называла куршаков “литвой”, отделяя от себя, отмежёвываясь от этого странного низкорослого народца, сохранившего чуть ли не до наших дней седую старину:
на подклеты поставленные высокие избы, в которых куршаки сидели словно птицы в скворечниках, волоковые оконца, обычай не мыться в бане “от пасхи до пасхи”, ярко-красные браные понёвы».
Упоминает автор и Куприна, первого литератора, заинтересовавшегося куршаками:
«Был он и в Курше. Позже в одном из рассказов писатель так нарисовал картину здешних мест: “Вокруг нас столетний бор, где водятся медведи и откуда среди белого дня голодные волки забегают в окрестные сёла таскать зазевавшихся собачонок. Местное население говорит непонятным для нас певучим, цокающим и гокающим языком и смотрит на нас исподлобья, пристально, угрюмо и бесцеремонно”.
И встретившееся нам местное население всё ещё так говорило, однако все были доброжелательны и охотно вступали в разговор, а в Ветчанах как безусловную достопримечательность показали нам место, где некогда располагалась усадьба, в которой жил Куприн.
Перечитала я рассказ «Попрыгунья-стрекоза». В нём автор описал эту усадьбу:
«Мы жили тогда в Рязанской губернии, в ста двадцати верстах от большого торгового села Тума. “Тума железная, а люди в ней каменные”,– так местные жители сами про себя говорили. Жилши мы тогда в старом, заброшенном имении, где в 1812 году был построен пленными французами огромный деревянный дом с колоннами и ими же был разбит громадный липовый парк в подражание Версалю».
Не только огромного деревянного дома с колоннами мы не увидели, но и липового парка, а то, что от него осталось, подражало не Версалю, а соседнему бору: кроме могучих лип, не менее могучие ели и осокори, трава по пояс. И всё-таки ветчане им гордились, даже не зная его истории.
А хозяин усадьбы был в своё время личностью весьма известной. Владел в этих краях 27 тысячами десятин, на которых располагались и принадлежали ему и Ветчаны, и Большая Курша.
Звали его Пётр Михайлович Волконский и был он «самый близкий человек к государю, с малолетства при нём неотлучный, как охарактеризовал его современник обоих Ф.Ф. Вигель и добавил:
«.. этот князь, кажется, происходит от той отросли (Волконских. – И.К.), которая всё более размножается ныне и почти заселяет Рязанскую губернию».
Не лишился он монаршего благоволения и после смерти своего венценосного друга. Видимо, Николай I оценил его бескорыстие и беспристрастность.
Вигель писал, что Волконский «никого не хотел знать: ни друзей, ни родных; не только наград, прощения, помилования в случае вины никому из них не хотел выпрашивать».
Когда был осуждён один из главных декабристов Сергей Григорьевич Волконский – родной брат его жены Софьи Григорьевны, Пётр Михайлович ничего не предпринял, чтобы облегчить его участь.
И непонятно, как, почему у этого сугубо столичного, великосветского человека возникло желание создать большую усадьбу с комфортабельным домом в самом центре Мещёры, среди болот, которые до сих пор указываются на карте.
Зачем было там разбивать ландшафтный парк, когда в округе был лес да лес?
Уж не со своим ли высокопоставленным другом Александром он собирался там коротать свой век – известно, что тот помышлял удалиться подальше от своих императорских дел, от своего окружения?
Но умер Александр, и ненужной оказалась Петру Михайловичу эта похожая на Версаль усадьба.
Однако долго ещё прислуга из местного куршацкого населения поддерживала в ней порядок в томительном и безнадёжном ожидании приезда хозяев. Как сложилась её судьба после смерти владельца, не ясно.
Что касается Курши, то по сведениям, приведенным в книге «Россия. Полное географическое описание нашего отечества», внучка Петра Михайловича, княгиня Елизавета Григорьевна «променяла эту лесную дачу на казённые земли Борисоглебского у. Тамбовской губ.».
Видимо, та же участь постигла и бывшую собственность князя в Ветчанах. Стала она казённой (потому-то и жил в ней лесничий Станислав Генрихович Нат – муж сестры Куприна) и пришла в полное запустение.
Перечитав всю имеющуюся в рязанских библиотеках литературу, где упоминаются мещёрские курши, я поняла, что новые открытия меня в тех лесных местах не ждут, и всё-таки мечтала побывать в описанной Куприным Курше, которую связывала с той, что зовётся Куршей Первой. Стала она для меня чем-то вроде Гриновского Зурбагана. Узнала, что туда от Тумы ночью отходит поезд узкоколейки, и он уж точно без всяких препятствий доставит до цели. Но кого будет доставлять?
Наша маленькая экспедиция распалась. Потерял интерес к путешествиям владелец зелёного «Москвича». Уехала в Тулу на постоянное житьё поэтесса Любовь Ваганова, так и не написав ничего о нашем путешествии. Через восемь лет после него Любовь Степановна прислала мне свою книгу стихов «Венок маме», два из которых я связала с нашей поездкой, а потому и привожу их:
Стояла белая берёза,
качала кроной верховой,
а первые дожди, как слёзы,
висели в сини ветровой.
А у подножья, в полумраке,
наивно распушив иголки –
ну, как зелёные собаки! –
сидели маленькие ёлки.
Вот так же у людей… Спешат,
торопятся прожить на свете,
а под ногами мельтешат
народы будущего – дети.
Мы удивляемся порой:
когда же вырос под горой
могучий ельник? Что за сила!
Вся бела роща отступила…
Картинка поистине мещёрская, а сравнения, на мой взгляд, сомнительные: не заметила поэтесса, как сравнила «народы будущего» с «зелёными собаками», как подчеркнула агрессивность этих народов по отношению к предыдущему поколению фразой «Вся бела роща отступила». Но, возможно, она имела в виду конкретный случай – историю куршей.
Настроившись на аллегорию, можно принять за неё и второе стихотворение:
А леса-то, леса, в самом деле,
беспредельны, бессмертны на вид:
сто веков и в жару, и в метели
эта добрая стража стоит.
Охраняет речные извивы,
охраняет звериные сны.
Разных красок шумят переливы,
все тона и оттенки видны.
А внизу – затенённо, не резко
продолжаются жизни круги.
Бесшабашным и буйным подлеском
обновляется облик тайги.
Последняя строчка стихотворения радует – не исчезают бесследно тайга и всё, что в ней, а обновляюется.Жигяйвис rašė: P.S. Статья интересная, но не хватает главного - примеров записи языка этих куршей... :(
_________________
Tautos jėga ne jos narių vienodume, o vienybėje siekiant pagrindinio tikslo - Tautos klestėjimo.
|
|
Prisijungti
Registruotis
DUK
Ieškoti
Dalyvių sąrašas
.jpg)